Неточные совпадения
«Всё-таки он хороший человек, правдивый, добрый и замечательный в своей сфере, — говорила себе Анна, вернувшись к себе, как будто защищая его пред кем-то, кто обвинял его и говорил, что его нельзя
любить. Но что это
уши у него так странно выдаются! Или он обстригся?»
В Ванкувере Грэя поймало письмо матери, полное слез и страха. Он ответил: «Я знаю. Но если бы ты видела, как я; посмотри моими глазами. Если бы ты слышала, как я; приложи к
уху раковину: в ней шум вечной волны; если бы ты
любила, как я, — все, в твоем письме я нашел бы, кроме любви и чека, — улыбку…» И он продолжал плавать, пока «Ансельм» не прибыл с грузом в Дубельт, откуда, пользуясь остановкой, двадцатилетний Грэй отправился навестить замок.
Она, приговаривая что-то про себя, разгладила его спутанные седые волосы, поцеловала в усы, и, заткнув мохнатые отцовские
уши своими маленькими тоненькими пальцами, сказала: «Ну вот, теперь ты не слышишь, что я тебя
люблю».
— Да, — сказала мать, припудривая прыщик, — он всегда
любил риторику. Больше всего — риторику. Но — почему ты сегодня такой нервный? И
уши у тебя красные…
Он лежал на спине и наслаждался последними следами вчерашнего свидания. «
Люблю,
люблю,
люблю», — дрожало еще в его
ушах лучше всякого пения Ольги; еще на нем покоились последние лучи ее глубокого взгляда. Он дочитывал в нем смысл, определял степень ее любви и стал было забываться сном, как вдруг…
— Ах, Татьяна Марковна, я вам так благодарна, так благодарна! Вы лучше родной — и Николая моего избаловали до того, что этот поросенок сегодня мне вдруг дорогой слил пулю: «Татьяна Марковна, говорит,
любит меня больше родной матери!» Хотела я ему
уши надрать, да на козлы ушел от меня и так гнал лошадей, что я всю дорогу дрожала от страху.
Maman не
любила, когда у меня раскраснеются щеки и
уши, и потому мне не велено было слишком бегать.
— Ну и слава Богу! — сказала мама, испугавшись тому, что он шептал мне на
ухо, — а то я было подумала… Ты, Аркаша, на нас не сердись; умные-то люди и без нас с тобой будут, а вот кто тебя любить-то станет, коли нас друг у дружки не будет?
— А теперь молчи, Ракитка, теперь все, что буду говорить, не для твоих
ушей будет. Садись сюда в угол и молчи, не
любишь ты нас, и молчи.
Но что со мной: блаженство или смерть?
Какой восторг! Какая чувств истома!
О, Мать-Весна, благодарю за радость
За сладкий дар любви! Какая нега
Томящая течет во мне! О, Лель,
В
ушах твои чарующие песни,
В очах огонь… и в сердце… и в крови
Во всей огонь.
Люблю и таю, таю
От сладких чувств любви! Прощайте, все
Подруженьки, прощай, жених! О милый,
Последний взгляд Снегурочки тебе.
Прижмется, бывало, ко мне, обнимет, а то схватит на руки, таскает по горнице и говорит: «Ты, говорит, настоящая мне мать, как земля, я тебя больше Варвары
люблю!» А мать твоя, в ту пору, развеселая была озорница — бросится на него, кричит: «Как ты можешь такие слова говорить, пермяк, солены
уши?» И возимся, играем трое; хорошо жили мы, голуба́ душа!
А в доме Хорошее Дело всё больше не
любили; даже ласковая кошка веселой постоялки не влезала на колени к нему, как лазала ко всем, и не шла на ласковый зов его. Я ее бил за это, трепал ей
уши и, чуть не плача, уговаривал ее не бояться человека.
Был слаб, едва ползал и очень радовался, когда видел меня, просился на руки ко мне,
любил мять
уши мои маленькими мягкими пальцами, от которых почему-то пахло фиалкой.
По его рассказу, жена у него была красавица и он очень
любил ее, но как-то раз, повздорив с ней, он поклялся перед образом, что убьет ее, и с этого времени до самого убийства какая-то невидимая сила не переставала шептать ему на
ухо: «Убей, убей!» До суда он сидел в больнице св.
Русский человек
любит бой перепелов, хотя в нем нет ничего особенно приятного для
уха, и многие держат их в клетках.
Все смотрели в пол или на свои ногти. Женни была красна до
ушей: в ней говорила девичья стыдливость, и только няня молча глядела на доктора, стоя у притолоки. Она очень
любила и самого его и его рассказы. Да Лиза, положив на ладонь подбородок, прямо и твердо смотрела в глаза рассказчику.
Жажда семейной ласки, материнской, сестриной, нянькиной ласки, так грубо и внезапно оборванной, обратилась в уродливые формы ухаживания (точь-в-точь как в женских институтах «обожание») за хорошенькими мальчиками, за «мазочками»;
любили шептаться по углам и, ходя под ручку или обнявшись в темных коридорах, говорить друг другу на
ухо несбыточные истории о приключениях с женщинами.
Тетушка Татьяна Степановна разливала налимью
уху из огромной кастрюли и, накладывая груды икры и печенок, приговаривала: «Покушайте, матушка, братец, сестрица, икорки-то и печеночек-то, ведь как батюшка-то
любил их…» — и я сам видел, как слезы у ней капали в тарелку.
Когда мы подъехали к лесу, я подбежал к Матреше и, похвалив ее прекрасный голос, спросил: «Отчего она никогда не поет в девичьей?» Она наклонилась и шепнула мне на
ухо: «Матушка ваша не
любит слушать наших деревенских песен».
Бабушка же и тетушка ко мне не очень благоволили, а сестрицу мою
любили; они напевали ей в
уши, что она нелюбимая дочь, что мать глядит мне в глаза и делает все, что мне угодно, что «братец — все, а она — ничего»; но все такие вредные внушения не производили никакого впечатления на любящее сердце моей сестры, и никакое чувство зависти или негодования и на одну минуту никогда не омрачали светлую доброту ее прекрасной души.
— А как
любит русских, если б вы знали! — рассказывал мне сосед по креслу, — представьте себе, прихожу я на днях к ней. — Так и так, говорю, позвольте поблагодарить за наслаждение… В Петербурге, говорю, изволили в семьдесят четвертом году побывать… — Так вы, говорит, русский? Скажите, говорит, русским, что они — душки! Все, все русские — душки! а немцы — фи! И еще скажите русским, что они (сосед наклонился к моему
уху и шепнул что-то, чего я, признаюсь, не разобрал)… Это, говорит, меня один кирасир научил!
После чаю обыкновенно начиналось чтение. Капитан по преимуществу
любил книги исторического и военного содержания; впрочем, он и все прочее слушал довольно внимательно, и, когда Дианка проскулит что-нибудь во сне, или сильно начнет чесать лапой
ухо, или заколотит хвостом от удовольствия, он всегда погрозит ей пальцем и проговорит тихим голосом: «куш!»
— Потому что она никогда не
любила его, а только всем
уши прожужжала своею любовью, желая выйти замуж за богатого человека, — прибавляла Мими, задумчиво вздыхая, как бы говоря: «Не то бы сделали для него некоторые люди, если бы он сумел оценить их».
— Ты ее
любишь? Ты ее
любишь? — горячо шепчет ему на
ухо актриса Торова-Монская.
И вот, только что паровозные огни поравнялись с компанией, она вдруг шепчет на
ухо прапорщику: «Вы всё говорите, что
любите меня.
Gnadige Frau встала и подошла: она также
любила детей и думала, что малютке не заполз ли в
ухо какой-нибудь маленький таракашик.
И притом больше всего
любят бить по лицу, в нос или, если уж не удастся, в
ухо.
— Не смейся, пострел, — сказала Людмила, взяла его за другое
ухо и продолжала: — сладкая амброзия, и над нею гудят пчелы, это — его радость. И еще он пахнет нежною ванилью, и уже это не для пчел, а для того, о ком мечтают, и это — его желание, — цветок и золотое солнце над ним. И третий его дух, он пахнет нежным, сладким телом, для того, кто
любит, и это — его любовь, — бедный цветок и полдневный тяжелый зной. Пчела, солнце, зной, — понимаешь, мой светик?
«Детей он
любит, — когда они свиным
ухом не дразнятся и камнями не лукают…»
Кирша был удалой наездник,
любил подраться, попить, побуянить; но и в самом пылу сражения щадил безоружного врага, не забавлялся, подобно своим товарищам, над пленными, то есть не резал им ни
ушей, ни носов, а только, обобрав с ног до головы и оставив в одной рубашке, отпускал их на все четыре стороны.
Уха из одних налимов (даже без бульона из ершей), живых непременно, особенно если положить побольше печенок и молок, до того хороша, что, по моему мнению, может соперничать с знаменитой стерляжьей
ухой. Из уважения к такому высокому качеству и по невозможности удить налимов я допускаю и даже
люблю ловлю их мордами, по-заволжски, или неротами, по-московски. Она производится следующим образом...
Что до меня, то я, признаюсь,
люблю эту черту нашего народа и когда слышу жалобы на его рыхлость и нецепкость, я спокойно пускаю эти песни мимо моих
ушей, потому что знаю в нем нечто высшее, чем цепкость, — это нечто, с избытком вознаграждающее ее (не окончено).
Хозяин и кучер были похожи. И тот и другой ничего не боялись и никого не
любили кроме себя, и за это все
любили их. Феофан ходил в красной рубахе и плисовых штанах и поддевке. Я
любил, когда он, бывало, в праздник, напомаженный, в поддевке, зайдет в конюшню и крикнет: «Ну, животина, забыла!» и толконет рукояткой вилок меня по ляжке, но никогда не больно, а только для шутки. Я тотчас же понимал шутку и, прикладывая
ухо, щелкал зубами.
Теперь я видел, что она не
любит также Дюрока. Я заметил это по ее
уху. Не смейтесь! Край маленького, как лепесток,
уха был направлен к Дюроку с неприязненной остротой.
Он уже минуты с три продевал нитку в иглиное
ухо, не попадал и потому очень сердился на темноту и даже на самую нитку, ворча вполголоса: «Не лезет, варварка; уела ты меня, шельма этакая!» Акакию Акакиевичу было неприятно, что он пришел именно в ту минуту, когда Петрович сердился: он
любил что-либо заказывать Петровичу тогда, когда последний был уже несколько под куражем, или, как выражалась жена его: «осадился сивухой, одноглазый черт».
Точно молния опалила меня; я стоял и не верил глазам, не верил
ушам! Что же, стало быть, она меня
любит! Она пришла ко мне, а не к мистеру Астлею! Она, одна, девушка, пришла ко мне в комнату, в отели, — стало быть, компрометировала себя всенародно, — и я, я стою перед ней и еще не понимаю!
Он бодро посматривал кругом своими медвежьими глазенками, окликал громовым голосом всех встречных мужиков, мещан, купцов; попам, которых очень не
любил, посылал крепкие посулы и однажды, поравнявшись со мною (я вышел прогуляться с ружьем), так заатукал на лежавшего возле дороги зайца, что стон и звон стояли у меня в
ушах до самого вечера.
Тетерев. А вот — люди настраиваются жить. Я
люблю слушать, когда в театре музыканты настраивают скрипки и трубы.
Ухо ловит множество отдельных верных нот, порою слышишь красивую фразу… и ужасно хочется скорее услыхать — что именно будут играть музыканты? Кто из них солист? Какова пьеса? Вот и здесь тоже… настраиваются…
Любим Карпыч. Брат, погоди, не гони! Ты думаешь,
Любим Торцов пришел шутки шутить, ты думаешь, пьян
Любим Торцов? Я пришел вам загадки загадывать. (Коршунову.) Отчего у осла длинные
уши? Ну-ка, давай ответ!
— Да, но нельзя этого народа распускать: сейчас забудутся. Мое правило — держать всех в струне… Моих миллионеров я
люблю, но и с ними нужно держать
ухо востро. Да… Мужик всегда может забыться и потерять уважение к власти. Например, я — я решительно ничего не имею, кроме казенного жалованья, и горжусь своей бедностью. У них миллионы, а у меня ничего… Но они думают только о наживе, а я верный царский слуга. Да…
Жмигулина. А ты переломи себя. Принеси ему покорность: мужики это
любят. Притворись перед ним, что ты влюблена в него, нагороди ему турусы на колесах, он уши-то и развесит. Приласкайся к нему хорошенько разными ласками — это ему в диковинку.
Он не
любил этого толстого рыжего человека с маленькими глазками и огромными
ушами.
Причесывается Фелицата, спуская волосы на
уши,
любит хорошо одеваться, выписывает модный журнал, а когда пьяна — обязательно читает девицам и гостям стихи: «По небу полуночи ангел летел».
Я
люблю тебя», и сии слова отозвались во глубине души ее, как небесная, восхитительная музыка; она едва смела верить
ушам своим и…
Он показался ей чудаком, трусом, который только и заботится о себе, боится простудить ноги и
уши в жаркую погоду, беспокоится о своем здоровье, когда сам здоров, как бык, который
любит только себя, а других и
любить не может, который не мог забыть о своих калошах и хлопчатой бумаге, в первый раз ведя за руку девушку, повидимому им страстно любимую (Наташа догадалась уже, что Шатов влюблен в нее).
Между прочим, одна из дочерей покойника, разливая
уху и накладывая всем груды икры и печенок, просила покушать их в память того, что батюшка-то
любил их.
Приезжаем: ну, я, по званию своему, знаете, стал впереди; Егор Парменов немного сбоку или так, что почти рядом со мной, и две вещи делает: либо богу усердно молится, либо обернется ко мне и начнет на
ухо шептать разные эдакие пустяки, и я очень хорошо понимаю, с какими мыслями он это делает: молится, извольте видеть, чтобы мне угодить, потому что я
люблю богомольных, а со мною шепчется, чтобы мужикам дать тон: вот-де я с исправником на какой ноге.
Трилецкий (Анне Петровне). Умереть этому медоточивому от меланхолии! Страсть не
люблю!
Уши режет!
А вовсе не Парашины речи-желанья Василью Борисычу она говорила. Высмотрев украдкой, что было в лесочке, вздумалось Фленушке и эту парочку устроить. Очень
любила такие дела, и давно ей хотелось не свою, так чужую свадьбу уходом сыграть. По расчетам ее, дело теперь выпадало подходящее: влез пó пояс Василий Борисыч — полезет по горло; влезет по горло — по́
уши лезь; пó
уши оку́нется — маковку в воду… Того хочет Флена Васильевна, такова ее девичья воля.
— Ах, что за прелесть эта дорога! — шепчет над ее
ухом какой-то гусь, шепчет приторно до…до отвращения, как-то французисто выговаривая буквы г, н и р. — Нигде так быстро и приятно не бывает сближение, как в дороге!
Люблю тебя, дорога!